Вскоре после того, как малыш заговорит и научится строить предложения, в его речи появляется немало вопросов. Одна из тем, которая его волнует в этот период, — кто из героев сказок, стихов, рассказов, которые он слышит, хороший, а кто — плохой? Ответ на этот наивный детский вопрос для взрослого не так прост, как может показаться, и связан с рядом собственно философских проблем.

Естественно, хочется, чтобы ребенок рос в гармонии с миром, а потому видел в нем доброе начало, светлую сторону. При этом важно, чтобы малыш избегал опасностей. «Хорошо» и «плохо», «хороший» и «плохой» очень рано и очень активно входят в повседневную практику общения взрослого и ребенка. Неоднозначность мира? относительность и условность наших оценок? последствия стереотипов, не учитывающих динамику и детали конкретных явлений — вот какое проблемное пространство видится мне за детским вопросом о том, хороший или плохой Волк, Медведь, Кролик…

Бармалей был плохим, но стал хорошим. Чудовище в сказке «Аленький цветочек» устрашающе, но не по своей воле. Волки, которых обычно боятся, помогли Айболиту, спасли его. Лягушонок в одной сказке В. Сутеева («Кораблик») хвастун и потому с ним никто не дружит, а в другой — он член дружной команды («Разные колеса»). Кот и кошка могут быть в одной сказке трудолюбивыми, а в другой — капризными. Но тот же лягушонок и кот предстают совсем в ином свете на даче и во дворе, где живут уже не сказочной жизнью. И применительно к их объективному присутствию в природе и их отношениям с другими живыми существами оценка «хороший»/«плохой» из уст взрослого прозвучит откровенным упрощением.

Захочет ли взрослый, оказавшийся рядом с малышом, предостеречь ребенка от жестких оценок, предложит ли присмотреться к деталям конкретной ситуации, которая привлекла детское внимание? Или посчитает, что ребенок пока еще мал для нюансов, полутонов, а мир слишком жесток для снисходительных, терпимых взглядов?

Аргументом в пользу второй позиции может прозвучать тезис о том, что не стоит торопить естественный ход морального развития ребенка и преждевременно вводить представление об относительности и условности любых оценок. Тем более еще Ж. Пиаже отмечал, что ребенок в своем развитии движется от абсолютных моральных оценок к относительным.

И все же, подобно тому, как со временем ребенок преодолевает детский познавательный эгоцентризм (понимая, например, что не только у него есть брат, но и у брата есть (он) брат; и тем не менее определенные проявления эгоцентризма мы встречаем у взрослых, так жесткое деление мира на «плохой»/«хороший» у взрослых нередко имеет много схожего с наивным детским «максимализмом».

Меня, например, несколько задевают слова девочки 2,5 лет о том, будто дяди плохие, потому что не останавливаются (находясь за рулем) и не дают ей с мамой перейти улицу. Или мальчика 4 лет, который ругает дворников за то, что они убирают с тротуаров весь снег и тем самым не позволяют проехать по ним на санках. Мне представляется, что эту наивную эгоцентричную и резкую детскую критику имеет смысл сопровождать комментариями, разъясняющими, что плохими являются не дяди за рулем, не уступившие дорогу, а конкретный их поступок. Дворники же старательно убирают снег, чтобы было легче всем, кто идет, а не едет на санках (пожилым людям в первую очередь), но при этом много снега остается в парках и на детских площадках.

Очевидно, что ребенок не сможет полноценно отдавать себе отчета в относительности моральных оценок до того, как он проживет «абсолютистский» этап своего развития. Вопрос в том, из какой логики, из какой точки стоит взрослому вести разговор с ребенком и, в частности, давать ответ на вынесенный в заголовок детский вопрос.

А вопрос этот не так безобиден, как кажется. «Плохой», «хороший» — слишком общие понятия-оценки, в границы которых может попасть очень многое. Непривычное, непонятное, некрасивое ребенок легко называет плохим. А как созвучно это взрослому неприятию чужого, отличного от себя, своего круга (группы)! Шаги по конкретизации (контекстуализации) тех или иных явлений, событий (например, разъяснение, почему так непривычно двигается инвалид или пожилой человек) представляются мне своего рода профилактикой стереотипов, с которыми человеку предстоит столкнуться на протяжении жизни.

Вводить элементы контекстуального мировидения, думается, уместно и полезно. И не в последнюю очередь, потому что ребенок развивается в этом направлении. Более того, хотя изначально ребенок действует, скорее всего, как «абсолютист» (не признает полутонов в своих суждениях), в пассивной форме он владеет знанием об относительности моральных оценок. Так, психологи полагают, что для раннего детства характерна эмоционально положительная оценка самого себя («я хороший»). Видимо, потому что ребенок знает, что он любим. Но ему привычны замечания любящих его людей относительно проказ, непослушания, опасных или нехороших действий и поступков. Точно так же, как ребенок, бывает, шалит, но перед сном, когда дневные беды остаются позади, он всякий раз надеется на прощение, ждет, что его обнимут, поцелуют. Если ребенок не отдает себе отчета в подобной относительности оценок его поведения старшими, то нельзя исключить случаев завышенной или заниженной самооценки.

Основной вопрос, который мне слышится со стороны возможных оппонентов: не препятствует ли представленная позиция взрослого усвоению ребенком положительных образцов поведения, ценностей и смыслов? Ведь ребенку может оказаться не под силу разобраться в нюансах каждой конкретной ситуации.

В подтверждение этих сомнений я сама готова привести пример того, как ребенок из милого мультфильма «Бобик в гостях у Барбоса» по сказе Н. Носова, где герои шалят, устраивая невероятный беспорядок в отсутствии хозяина, делает для себя вывод о том, что разбивать, например, пустую бутылку, встретившуюся в парке, очень весело и смешно. А если при этом кто-то из оказавшихся рядом взрослых засмеется, то у ребенка появляется лишнее доказательство, что поступать так очень забавно.

Бесспорно, моральное развитие ребенка во многом связано с углублением и расширением его познавательной и эмоциональной сфер. Соответственно, всему свое время. Но в этой связи деление мира на «плохой»/«хороший» — не столько облегченный способ подачи информации для ребенка, сколько особая логика, которая практикуется и в среде взрослых. В то время как ребенок, сформулировавший старшему вопрос, хорош или плох значимый для него литературный герой, фактически находится на этапе развития, когда с ним можно обсуждать разные ситуации, в диалоге вводить разные контексты, расставляя соответствующие акценты.

И еще одно уточнение. Характеристика «плохой» — это не только форма введения запрета (что имеет свои социальные функции), но, в первую очередь, установка, с которой ребенок смотрит на мир, на Другого. Родители, самые первые для ребенка Другие, со временем объективно оказываются чуть дальше, чем они были первоначально. Активное использование ими жестких установок «плохой»/«хороший» может легко быть применено ребенком в отношении их самих. И вот уже психологическая дистанция начинает увеличиваться. А ведь очень важно, чтобы ребенок признавал за взрослым право на ошибку, не изменяя своего мнения о нем.

Разные истории, рассказанные детям разными авторами, помогают связать характеристики «хороший», «плохой» не с конкретным героем, но с поступком, а также с обстоятельствами, вызвавшими этот поступок. Многообразие текстов страхует от стереотипного, негибкого мышления. Ребенку предстоит узнать, сколь разнолик мир. Знакомясь с одной за другой историей, он с их помощью получает возможность учиться не делить мир на «плохой» и «хороший», а вслушиваться, всматриваться в него, ощущать игру разных оттенков. Это поможет ему быть по-человечески более внимательным к другим, а также более вдумчивым в своем восприятии мира.